Условия преодоления агрессивности предметного мира

Т.Ю. Быстрова

На вопрос о том, агрессивен ли сегодня предметный мир, большинство наверняка ответит положительно. Если не агрессия, то определенная активность, не существовавшая прежде, налицо. Можно выделить, как минимум, две ее разновидности: вещи взывают к тому, чтобы быть приобретенными, и действительно приобретаются, зачастую без особой необходимости; вещи формируют собственный контекст, организуют пространство вокруг себя как бы помимо участия человека. Один феномен осмыслен, будучи обозначенным с субъектной стороны как «вещизм», «потребительство», на второй пока практически не обращено внимания. Они могут показаться явлениями одного порядка. Разберемся подробнее, так ли это.

Само по себе потребление старо, как культура, оно родилось вместе с первой вещью, изготовленной и освоенной человеком. Фетишизация процесса происходит с 1950-х гг. Приобретение в этом случае диктуется не реальными нуждами, даже если таковые имеются. Его источником выступает эстетизация акта, самого факта обретения, не имеющих ничего общего с качествами и свойствами вещи. Мотив любования вещью, и без того пришедший в западную культуру довольно поздно, сменяется мотивом ее обретения. Удовлетворенная потребность не приносит покоя, потому что она представляет собой не потребность в вещи, а потребность в воспроизведении ситуации. Конкретные черты единичной вещи здесь уходят на второй план, она обезличивается, превращаясь в предмет (Gegenstand) потребления, вернее, так никогда не побывав вещью. Следовательно, агрессивность в данном случае не есть характеристика собственно вещи, она связана с ситуацией, сформированной социально-экономическими и прочими обстоятельствами. Человек в этой ситуации, несмотря на видимость действий, достаточно безволен и безлик. Можно сказать, что обезличенный предмет и его превращает в объекта манипуляции неких посторонних сил.

Вещи, изготовленные большими дизайнерами, обладают как будто бы схожей способностью исключать человека из процесса своего существования. Прозрачная ваза Алвара Аалто, похожая на срез сталактита, или знаменитый стул Филиппа Старка "W.W.Stool" не только войдут в интерьер, возникший до них, но упорядочат его особым образом или закрутят в спираль, превратят в фон или „потребуют" новых дополнений. Описание механизм этих трансформаций требует отдельного изложения. Но два теоретических положения помогут нам создать методологическую основу исследования.

Во-первых, вещь возникает до и помимо социально-экономических обстоятельств, на которые указано выше. Ее существование не сводится только к функционированию в том или ином социальном организме, оно есть часть бытия в целом. Принимая эту посылку, можно согласиться с мнением М.Хайдеггера, высказанном в статьях „Исток художественного творения" и „Вещь". Философ говорит о „четверице" земного и небесного, человеческого и божественного, сходящейся в неповторимой единичности каждой вещи. Он подчеркивает, что статус вещи она обретает лишь тогда, когда ее появление действительно необходимо. Случайное пересечение вещества и формы ее еще не образует. Трактовка вещи как необходимости позволяет уточнить критерий подлинности: далеко не все материальные образования попадают под определение „вещь". Сам Хайдеггер считает камень и чашу, т.е. природное и произведенное человеком, в равной степени вещами. В культурологическом смысле вещь не тождественна объекту, представляющему собой некий объем вещества природы, на который направлена преобразовательная активность человека. Она не совпадает с предметом - материальным образованием, имеющим инструментальный характер. Предмет превращается в вещь по мере своего обживания человеком, определенного одухотворения, обретения „лирического" (М.Эпштейн) голоса. Неслучайно в славянских языках „вещь" и „весть" были однокоренными словами. Обжиться и заговорить может только необходимое, как в человечески-ценностном, так и в более широком бытийном смысле. В этом случае вещь имеет право самостоятельного действия по организации пространства. Следовательно, и здесь говорить об агрессии не приходится.

Во-вторых, в современной культуре лирическое обживание вещи возможно при условии, когда она „нашла" своего владельца, способного постичь ее смысловую глубину и бытийное совершенство. За успешный результат во многом ответственен дизайнер, создающий тот или иной продукт. Богатство его духовного мира и емкость замысла, будучи зафиксированы в материале, становятся предпосылками возможного диалога человека с вещью в процессе распредмечивания. Шансов реализации у вещи будет тем больше, чем отчетливее дизайнер представляет потенциального владельца (мы сознательно избегаем в данном случае стандартного термина „потребитель", подчеркивающего прагматический, утилитарный характер отношения - к предмету). Рожденный из необходимости преодоления издержек массового стандартного производства, дизайн стремится создавать вещи, имеющие лицо. В современной социокультурной ситуации число и характер этих „лиц" становятся все более многообразными. Задача заключается в том, чтобы они были открыты и прочитаны, т.е. в подготовленности воспринимающего и пользующегося не только к функциональному употреблению, но полноценному общению. М.М.Бахтин, разрабатывая теорию диалога, среди прочих характеристик неоднократно особо отмечал, что диалог представляет собой взаимодействие равных и свободных субъектов. Это равенство становится требованием и к вещи, и к тому, кто ее обретает. Его достижение зависит от эрудиции, образованности, активности, включенности в культурный контекст, умения и желания расшифровывать скрытые смыслы вещей. Тогда встреча человека и вещи перестает быть случайностью, а тема потребительства и агрессии отпадает сама собой.

Подытоживая можно сказать, что насилие связано с определенной, зачастую добровольной либо неосознаваемой позицией того, на кого оно направлено. Неустанный труд понимания мира, преодоление пассивности и лени значительно снижают возможность каких-либо манипуляций человеком, либо - как в нашем случае - уничтожают их вовсе.

01.07.2007