Книга детства. 1993 (12)

Т. Быстрова

В ней поселились выходцы с высокой части деревни, с горы, у которых незадолго до этого сгорел дом: дядя Аркашка, его жена Нина и сын Николай. У тети Нины бабушка брала молоко, обшивая ее в качестве вознаграждения. Только этими примерками и мерным стуком старенького «Зингера», изукрашенного изящными полустертыми виньетками, она мне и запомнилась. В остальное время она была незаметна, все время хлопотала по хозяйству. Муж плохо ходил, сначала хотя бы чуть-чуть двигался, потом только перемещался из дома на завалинку, ни в магазин, ни по какому другому делу не помощник. Согнутый, неловкий, с крепкой палкой, на которую опирался всем телом, он ковылял иногда к нашей завалинке и садился там в окружении женской компании.

Все дома в деревне похожи друг на друга, редко можно встретить что-нибудь необычное, даже запах везде одинаков, печки, дерева, пыли, пищи, теплый и милый запах очага, деревенского дома. Наш дом, стоящий через два от Захарова, открывает деревенскую улицу (до него дома идут лишь по одной стороне и развернуты на речку). Он стоит на последних метрах ровного пространства на косогоре, дальше идет длинный спуск, становящийся все более пологим с каждым годом по мере того, как транспорт и потоки дождевой воды размывают его все больше. В самом детстве был какой-то на удивление теплый дождь, я бегала босиком в одном сарафанчике по бурным ручьям, несущимся с горы, а может быть, это мне приснилось. В сильный ливень вся  улица превращалась в один сплошной поток. На глинистом спуске было не так-то просто забраться в гору. Коровы и кони карабкались, соскальзывая, изо всех сил. Трактора натужно выли, буксовали машины, мы наблюдали из окон, всякий раз гадая, осилят ли.

Наш дом отличается от собратьев, стоящих справа и слева, некоторыми мелкими деталями, и это заставляет меня сравнивать, замечать, удивляться и расспрашивать, не получая ответа. В нем нет палисадника перед окнами, а на завалинку уложена широкая доска, превращающая завалинку в скамейку, в место посиделок, лущения семечек и гороха, обсуждения новостей. Завалинка для многих жителей деревни была очень важной, можно сказать, главной частью жизни. Не только для соседа Аркашки, который целые дни проводил на завалинке под своими окнами, в валенках круглый год. Когда приедалась своя хата и хотелось новых впечатлений, он приходил к нам. А мы к нему почти никогда не приходили. И не от лени или пренебрежения, поговорить с ним было можно. По крайней мере, матерился не слишком смачно и не слишком много. Но нам его завалинка не нравилась, там ползали большие красные жуки с черными точками, сами длинные и с длинными расходящимися в стороны усами, жуки-пожарники. Их было очень много, иногда как будто живые алые ручейки тянулись по светлому дереву. У нас было спокойнее и лучше.

Разговоры велись долгие, обстоятельные. Много описаний. Никакой психологии. Лес: кто и куда ходил сегодня с утра, кто сколько принес. Река: кто поймал, кто бродил с бреднем. Никаких воспоминаний, только настоящее.

Дом выходит окнами прямо на улицу, и вид из нашего окна самый лучший, потому что напротив ничто его не загораживает. Палисадник, чей сыровато-тенистый запах я слышу до сих пор, задвинут на торец дома, отгораживая нас от соседей, в нем растут кусты красной смородины и крыжовника, да еще маленький кустик сирени. Еще стоит большой тополь на границе нашего и соседнего огорода. Каждый год под ним вырастали красивые грибы, высокие, стройные, белые с сиренево-серой пластинчатой изнанкой. Их считали поганками и не обращали внимания, вообще в этот отдаленный угол заходили редко, прямого входа с улицы не было, следовало сначала пройти через ограду, через маленький дворик, огородом пробраться сквозь непролазную крапиву, которую здесь не выпалывали - зачем. Только после долгих споров и семейного прочтения книги Владимира Солоухина о грибах мы поняли, что это шампиньоны, жарили пару раз. Очень интересно наблюдать за появлением и ростом гриба, когда он находится прямо под окном, предвкушать, подсчитывать, потом проделать коротенький полный препятствий путь и - сорвать. Жарить. И ждать следующего. На кусты же смородины внимания обращали еще менее, никогда не пользуясь дарами природы, расположенными под боком. Казалось несерьезным это занятие. Что такое один куст, когда в лесу можно найти нетронутые заросли и собрать целое ведро...

Второе отличие состояло в устройстве дома: была не одна комната, а две, большая и маленькая, пусть разделенные лишь дощатой тонкой перегородкой, не доходящей до потолка, и с проемом, имитирующим дверь, завешенным старыми портьерами, вернее сказать, шторками, но все же. В маленькой комнате на железных скобах к потолку были прикреплены полати, не для отдыха и сна, а исключительно для хранения вещей. Своего рода шкаф на потолке, тоже необычно. Не знаю, кто был инициатором, но узнаю голос крови: экономить место при любой возможности. Когда мы, приезжая, решали спать в этой комнате, то бабушка устраивала из марли большой полог, загораживающий всю кровать от остального мира и свисающий почти до пола. Сложенную вдвое ткань, привезенную из дому специально для этой цели, она прикрепляла к полатям, не оставляя ни малейшей щелочки, в которую могли бы проползти муха или залететь комар. Все равно пробирались, мы гоняли их ежевечерне, пока было светло, и после не зажигали свет, открывая окно, преследовали и били мухобойкой, несмотря на эти усилия, спать в избе летом было сущее мучение, но завеса частично помогала.

Еще - у нас не было телевизора и холодильника. Они стояли только в домах молодых хозяев или у тех старух, которые еще поддерживали большое хозяйство, держали корову, имели немножко больше денег. Наши бабушки, хозяйкой была баба Маня, конечно, и именно ее голос был решающим, отказывались. Козье молоко, как уже было сказано, выпивали парным, остаток держали в подполье или скармливали поросятам. Запасов не держали. Так что холодильник действительно был вроде бы ни к чему. А от телевизора, я думаю, они не отказались бы, но не на что было купить и не было привычки к смотрению, и глаза становились все слабее. Потому мотивировали соображениями экономии, вон энергия-то дорогая какая, заплати-ка. Обходились радио, главным образом по утрам. И разговорами с соседками. Мы тоже никогда не чувствовали в деревне, что нам не хватает благ цивилизации. А починка, случись что, а страх перед электричеством?.. Мужчины, хозяина не было в нашем доме, и давно, регулярно помогал только муж одной из дочерей, дядя Толя Казаков, с дровами, с мелким ремонтом, который всегда требуется в деревенском доме, то крыша, то баня, то забор, но требовать от него большего было невозможно, у него мать жила в нашей же деревне, забот хватало.

Еще внимание привлекало таинственное сооружение из длинных жердей и соломы, в огороде, прямо за избой, вплотную примыкающее к стенке клети. Жерди были воткнуты в землю полукругом и сходились вверху в одной точке, образуя подобие чума, только в половинном варианте. За соломенной стенкой всегда было сухо, даже в дождь, и очень тихо. Курицы убегали в огород, хотя это им строжайше запрещено, и несли за жердями яйца. Мне иногда хотелось поиграть в этом, почти взаправдашнем, доме, но крапива и навоз, лежащий поблизости, мешали. Кур устраивал комфорт и уют, меня не очень. Первоначальная цель создания «получума» так и осталась для меня тайной.

Отличия касались и нашего огорода. На самом дальнем его конце стояла старая заброшенная кузница, в ней сохранились разные инструменты и железяки, но туда годами никто не заходил. Всегда, даже в солнечный и жаркий день, там было темно и как-то очень безжизненно. Чувствовалась инородность этого старого покинутого людьми места, к которому я опасалась подходить близко. Там веяло тлением, нечистой силой, поэтому кузница осталась неисследованной. Рядом с ней росли беспризорные кусты малины, крупной и сладкой. Мы на нее претендовали сами, тем более, что часть находилась на территории нашего огорода, но чаще ее беспощадно вытаптывали и обирали бродившие по всем закоулкам и углам ребятишки из больших семей, которых в деревне было несколько, вечно голодные и высматривающие, что поплоше лежит. Естественно, доставалось и малине, ведь ни бабушек, ни нас они не боялись.

Огород состоял, как и на всех прочих дворах, из двух частей. На одной садили овощи и картошку, другую оставляли незасеянной, косили траву (может быть,  отсюда и слово - «лужок» для обозначения огорода?). У нас и двух-трех соседей половины  разделял довольно глубокий лог, овраг, по которому весной стекала с горы вода. И в покосной половине были еще две ямы в земле, одна по центру, одна на границе с соседями, на меже. Заборов не было, но на чужую территорию никто не претендовал. Эти ямы заросли мелким осинничком. Часть веток и молодых побегов скармливали козам, часть шла на хворостины и шесты, по разным мелким хозяйственным надобностям. Пока трава стояла нескошенной, туда никто не заходил, что там было делать, промокнешь весь и трава опутает до пояса. Когда начинали косить, к ямам подбирались неторопливо, потому что вокруг в траве пряталась крупная спелая земляника. Через пару недель мы начинали заглядывать туда снова - можно было найти красноголовики, молодые, ровные, крепенькие, если не пропустить день появления, или огромные, как тарелки, старые, мокрые, но не слишком червивые, если опоздать. Кто еще мог рассказать в деревне, как собирал грибы у себя в огороде? Может и могли, но не рассказывали, чтобы не накликать жаждущих. Мы тоже помалкивали, никому не говорили.

Предыдущая ... Следующая

01.07.1993