Книга детства. 1993 (11)

Т. Быстрова

Кое-какие припасы хранили в подполе. Там лежала картошка, которую засыпалиосенью. Сама я ни разу этого времени не застала, нужно было уезжать, чтобы не опоздать в школу, а бабушка оставалась, особенно когда и мы, и сестры ее стали постарше, требовалась помощь. Она говорила, что картошку копали, мешков по сорок с  огорода, все делали сами. Копали в солнечный погожий осенний денек, если позволяла погода, обветривали-обсушивали тут же, перебирали по картошинке, так чтобы не попалось сырой или сгнившей. Потом такая картошка доживала в подполье до следующего лета. Она составляла основную часть рациона наших бабушек и их живности. Поросят кормили вареной неочищенной и сами ели, такую же, изчугуна, только очищенную и посыпанную крупной несоленой солью.

Витрина с часами советского времени, Коптелово

В подполе стояли кринки с молоком. Бабки ели - так в деревне всегда говорилипро молоко, не «пить», а «есть» его полагалось, - свое, козье. Мы доили козу и козлуху(«коза» - та, что помоложе, а старшая - «козлуха») дважды в день, но утром я, как правило, спала. Зато с нетерпением дожидалась вечера и возвращения стада, вечерней дойки, в которой непременно участвовала, хотя бы как наблюдатель, стоя на крыльце. Иногда мне доверяли подергать соски. «Мягче, мягче, не дергай сиськи-то», - приговаривала, наставляя, баба Маня. Руки и козье вымя смазывали при этом какой-то маслянистой мазью без цвета и запаха, чтобы все шло гладко, чтобы животное не нервничало и доилось, как следует. Парное молоко с легкой пеной наверху было теплым и ароматным, и никакого козлиного привкуса я никогда не чувствовала, пока не узнала о том, что он существует. Молоко процеживали сквозь глубокое и густое алюминиевое сито. В нем оставалась часть пены. Кринки ставили в подпол. Считалось, что самое вкусное - молоко топленое, с коричневой плотной пенкой, особенно сама эта пенка, плотная, толстая и глянцевитая в центре глиняного горшка, вынутого из печи, с розово-сливочными мягкими краями, густого теплого цвета, который больше напоминал о дереве и печке, чем о молоке. Пенку снимали ложкой и ели отдельно, как лакомство. Я, как многие дети, тем более, городские, не очень-то понимала это удовольствие, никогда не рискнула попробовать, относясь к предполагаемым вкусовым ощущениям весьма скептически. Бабушки и мама ели и похваливали, беспрестанно предлагали мне ивсегда слышали капризный отказ. Еще: с холодного, из подпола, молока снимали сливкии использовали вместо сметаны, в суп или с блинами, или с ягодами. Бабушка рассказывала, что, когда у них был погреб, то молоко замораживали и после резали ножом и ели, как мороженое, только без сахара, такое было лакомство, одно из любимейших.

Коровье молоко брали у кого-нибудь из соседей, договариваясь заранее и навещая каждый вечер с банкой или бидончиком. Оно было, помню до сих пор, такой невероятной густоты и прелести, что заменяло всю остальную пищу, часто мы довольствовались куском хлеба и кружкой молока чуть не весь день и ничего, хватало. Цена его была выше магазинной городской, за литр хозяйки брали тридцать, а то и тридцать пять копеек, против городских двадцати восьми, и оно того стоило. А какая простокваша из него получалась, объедение! За согласие продавать молоко мы высылали потом из города посылки с поношенными и новыми вещами, особенно детскими, в расчете получить его на следующий год. Городская квартира, где мы жили впятером, была невероятно тесна, вот мама и собирала все, что уже не годилось, добавляла к этому разные практичные дешевые вещи, купленные в магазине уцененных товаров (пара шерстяных гольф малинового цвета - пятьдесят копеек) и посылала в деревню. Благотворительность, что называется, поневоле.

В подполе стояло варенье, которого всегда, как выяснялось позже, варили с излишком. Потом берегли или забывали, оставляли, оно засахаривалось, густело, стоялоиногда по два года. Правда, всегда можно было пустить его на брагу. Что и делалось,чтобы добро не пропадало впустую. А может, варенье служило предлогом?.. Стояли иногда стеклянные банки с консервированным мясом. Тушенку делали сами, если резали свинью. Часть мяса старались продать, для чего иногда даже ездили на рынок в город, часть оставляли себе. Свиньи кричали отчаянно и пронзительно, когда их резали в ограде мужики, в расчете на выпивку и свою долю мяса.

В подполе было тихо, прохладно и полутемно, свет едва-едва проникал с улицы сквозь узенькие затянутые сеткой отверстия, углы терялись в полной темноте даже когдазажигали электрическую лампочку под потолком. Там  было сухо и пахло землей. Туда уходили кошки сквозь отверстие в полу, чтобы своими, им одним известными путями,пробраться на улицу и вернуться обратно домой, сохраняя независимость.

Следом за захаровым стоял ладный и крепкий дом, в котором жильцы часто менялись, всех не упомнить. Только красивая заросшая мелкой травкой тропинка, ведущая к нему, и качели в просторной высокой ограде вспоминаются, ни имен, ни лиц не осталось.

Самый ближний к нам соседский дом был совсем новым, бревна еще не потемнели. Сначала, в совсем ранние времена, там стоял другой, более старый и ветхий, дом, в котором жила молодая семья с двумя или тремя маленькими проказливыми ребятами, моими сверстниками. Ох, и сорванцы они были, вечно голодные, как галчата, с сопливыми носами, неприбранные-неухоженные, черные от грязи, загара и естественной смуглости, с темными хитроватыми глазами, веселые. Забирались в пустую катушку из-под кабеля, каким-то чудом помещаясь в ее сердцевине, одни катили ее на склон лога, крутого, местами почти отвесного в этом месте, другие визжали изнутри, когда их с разгона отпускали вниз. По кривой, много лет неезженой, дороге катушка мчалась до самого дна и по инерции взбиралась по противоположному склону наверх, останавливаясь не сразу. На колдобинах ее заносило в стороны, опрокидывало в густую высокую траву. Там, среди лопухов и репейника, происходило изъятие «пассажира», чумазого и очень довольного собой. Мне предлагали освоить развлечение, я уклончиво отнекивалась, на самом деле твердо отдавая себе отчет, что никакие силы не засадят меня в громыхающий короб. Они не настаивали, так очередь желающих прокатиться в следующий раз оказывалась не слишком длинной. Мы не говорили «космонавты» или «клоуны», ведь телевизора не было.

Вторая забава состояла в исследовании внутренностей комбайна, который водил их отец. Когда работы не было, во время обеденного перерыва, комбайн стоял рядом с избой. Запчасти валялись повсюду, ржавели от времени, как и в других местах. Ребятня ухитрялась проникнуть внутрь и появиться то среди зубьев, сдерживающих солому позади, то в узком вентиляционном отверстии сбоку, как только голова не застревала. И здесь я была сторонним наблюдателем, перспектива застрять между шестеренками и винтиками не прельщала. Осторожная городская девочка. Правда, не всегда.

Мы забирались на срубы строящейся бани и играли в «белочки-собачки», побеждал тот, кто дальше пройдет вперед, не коснувшись ногами земли, только по бревнам, доскам и балкам. Наверное, падали, но было интересно. Сбегали в лог, дорога шла мимо их огорода, тогда по ней еще ездили изредка трактора, чтобы сократить путь к полю или скотному двору, позже на него отваживались только бесшабашные юнцы на лошадях, и то не всегда - мокро, зелено, скользко. В логу росла черемуха и тополя, на черемуху забирались ради ягод, карабкаясь на длинные, тонкие, упругие ветви, так что они склонялись чуть не до земли. На тополя - просто так, из интереса, кто проворнее, кто выше. Я очень любила лазить по деревьям, прокладывать дорогу и повторять ее потом не один десяток раз. Я пыталась делать это и в более зрелом школьном возрасте, в городе во дворе у другой бабушки, где в саду росли хрупкие и ломкие ясени, и сладкий сок бежал весной по коре. Висеть вниз головой, зацепившись ногами, или прыгать с высоты вниз тоже было замечательно интересно. А начиналось все тогда и там, вот бы теперь попробовать, смогу ли. Еще в логу, среди высоченной травы, можно было играть в дом, стаскивая разные вещи и хоронясь от взрослых глаз. С кем бы я ни играла в подобные игры, с ними ли, с внучкой соседки с другой стороны нашего дома, приезжавшей несколько лет подряд из Серова, - ее звали Ира, и она была капризной и испорченной девочкой, но выбор не велик, выдерживали и такое, - или с внучкой Степаниды Таней из Перми, спокойной, несколько замкнутой, темноглазой, - всегда особое чувство и отношение вызывали вещи, привезенные из дома, связанные с городом. Помню,я всячески это подчеркивала, главным образом для себя, как бы доказывая себе, что не забыла его, как бы очень демонстративно скучая, ведь в отъезде положено скучать.

Откуда шло это показушничество, не знаю, но что оно существовало - бесспорно. Если мы играли в магазин, то цена вещей из дома, даже самых незначительных, исчислялась в рублях, а деревенских - в копейках, и «продавала» я их неохотно, прижимая к сердцу ивыклянчивая обратно. Кажется, была довольно противной девчонкой временами, с совмещенными комплексами городского и деревенского дитяти. Когда я стала чуть постарше, соседи наши уехали на юг, в Караганду, может быть, оттуда они и происходили, все смуглые, со смолисто-черными волосами, непохожие на местных жителей. А рядом с нашим домом появилась новая изба.

Предыдущая ... Следующая

06.07.1993