Книга детства. 1993 (8)

Когда-то, до меня, за этим дальним лесом находилась деревня, названия которой я не могу вспомнить, хотя оно постоянно упоминалось в разговорах, любую местность так и продолжали именовать по-прежнему, когда не оставалось уже ни заборов, ни домов, ни дорог, только иван-чай, лопухи и крапива. И лебеда-полынь с их щемяще-печальным запахом. (Спросила у бабушки: Игнашонки. Малина росла, когда деревни уже не стало, разрослась та, что прежде была на огородах).

В ясную погоду за лесом можно было увидеть следующее поле и другие маленькие лесочки. Меня всегда тянуло туда, в дальнюю даль, в необитаемые места, в невесть кем засеянные поля. Хотелось быть первооткрывателем и казалось почему-то, что именно там будет больше всего грибов и ягод, и что-то особенное, необычное, предназначенное для открытия именно мне. Это была не детская жадность, скорее, охотничий азарт. Путешественницей и удачливой добытчицей была я в своих мечтах... Действительность подтверждала: нужно и можно искать, всегда обнаружится что-то новое, неожиданное, чудесное. Помню, как почти ничего не найдя на наших традиционных местах и отчаявшись от мыслей о возвращении домой с пустыми руками, мы забрели в поисках земляники или грибов в небольшой лесочек посреди поля, возникший там, где его прорезала канава и где распахать землю было трудно. Несколько коротких и узких полос, заросших нехоженой травой и невысокими редкими деревьями, находились у всех на виду, поблизости от двух дорог. Множество людей ходили по этим дорогам и вполне могли из любопытства заглянуть попутно, привлеченные светлым дружелюбным лесом и цветастыми полянками. Ездили грузовики, в которых сидели любознательные деревенские шоферы, наделенные замечательным чутьем по части нахождения нечаянных даров природы. Гулял скот, который с присущей ему узостью взгляда вполне мог забрести не туда и вытоптать все, что ему не нужно. Казалось бы, надеяться нам было не на что, но мы послушались голоса интуиции. Мы почти не ждали никаких находок, просто зашли по дороге на короткую разведку. Чтобы больше не заходить. И именно там, где зашли, вдоль крутого склона ложбинки, между молоденьких елей и берез, мы нашли россыпи, несметные ягодные сокровища. Они перемежались с целыми «мостами» (так называли грибные «кольца») молодых, только-только вылезших из земли маслят, небольших, скользких, с молочно-белыми каплями на срезе и коричневыми шляпками, от прикосновения к которым моментально и надолго окрашиваются пальцы, выдавая жгучие тайны удачливых сборщиков. Цвели ромашки и стрекотали в траве кузнечики. Прошлогодние сосновые иглы торчали из шляпок грибов, пронзив их собою при росте. Все благоухало и приветствовало нас. Можно было двигаться в любую сторону или не шевелиться вовсе, сидя на одном месте и лишь поворачиваясь вокруг собственной оси. Глаза разбегались. Душа замирала в восторге. Руки делали. Охи подавлялись, шуметь в лесу, даже самом отдаленном и уединенном, было не принято. Наверное, не-лесному человеку трудно понять радости такого рода, когда вечером гудят ноги и ноет уставшая спина, а перед закрытыми глазами по-прежнему мелькают алые и красные точки в зеленой траве. И хочется назавтра снова идти и снова искать, и найти, хотя рассудком понимаешь, что чудеса не могут случаться столь часто. Остаются стремление и желание. Зов, перед которым все обстоятельства бессильны. Дойти до одинокого домика на горизонте и заглянуть за горизонт. Возможно, это передалось от прадеда, бабушкиного отца, никогда мною не виденного и знакомого только по ее немногословным рассказам. Он шил, ходя по деревням, когда не было работы в поле, носил с собой швейную машинку. А закончив работу - пьянствовал, очень сильно, иногда бесчувственного лошадь привозила домой в телеге. Я не о пьянстве, конечно, о тяге к перемещению. Пили-то, если разобраться, от тоски безвыходного безвылазного сидения на одном месте, когда Sehnsucht пересиливал радости сельского труда.

Ближе большого леса вдоль речки идет ряд ровных невысоких горок, разделенных ложбинами, угоров. Их шесть или семь, никогда не считала, про дальний так и говорят - «дальний», кроме того, у каждого есть какая-нибудь примета или дополнительное поименование. На одних больше вереска и елок, выходящих из лога, кое-где осинники, там хорошо собирать грибы. Другие заросли травами, туда гоняют иногда скот. Десятки тропинок протоптаны в траве, издали угоры выглядят полосатыми, рыже-зелеными. По некоторым из них ходят часто, по другим редко, только собирая землянику или рыжики, но они не зарастают. Вересковые кусты при всем их обилии тоже не разрастаются вширь. Всего понемножку и все как-то ладно пригнано здесь. Ближе к большому лесу деревьев становится больше, там, среди высокой травы, тоже собирают ягоды в пору, когда повсюду в других местах они уже отошли.

Про один говорят всегда: огуречник. Прежде я не знала, потом бабушка рассказала, что там были огуречные грядки. Они по молодости ходили их караулить по ночам. Она говорила, что тогда ночами светились мириады светлячков, в полной темноте, очень красиво. И лошадей на ночь выпускали тоже на угоры, их тоже охраняла молодежь.Про другие горки говорят: Саламаты, или Саламатовская дорога, такое смешное название. Там тоже была деревня, потом не стало, ничего не осталось, никаких следов. Рядом вырос лес, соснячок, елки, березы. Там собирали грибы в несметных количествах. Первому, кто забредал в эти места, можно было передвигаться прямо вдоль дороги на четвереньках, не вставая, резать масленники рядами, у нас называли - «маслята». В небольшом ельнике находили крепчайшие ельничные грузди, могучие белые грибы. Поблизости, в осиннике, красноголовики и подберезовики, обабки то есть. Про грибы вообще говорили: «губы», с ударением на первом слове и без малейшего намека на «р». И суп: «губница». Светленький, жиденький, с кубиками свежей картошки. И ароматный - страсть.

Самый ближний к деревне угор определен был под поскотину, туда выпускали пастись колхозных телят - без пастуха, а жители ближних домов - коз и овец. Обычным жердяным забором огорожено довольно значительное пространство, на котором помещалась низина вдоль речки, заросшая кочками и осокой, пологий холм с сочной травой и маленькая березовая рощица. Живность бродила где попало, свиньи с поросятами забредали, минуя забор по берегу речки, телята перемещались, поедая травку, козы тянулись к молодым березовым листочкам. В роще каждый год случались грибы бычки, очень крепкие до самого преклонного возраста, глянцево-коричневые, скользкие. Как я уже говорила, их в деревне за грибы не считали, никто не собирал, хотя и близко, достаточно пройти через огород и вот они. Но не выдерживали бычки конкуренции с благородными рыжиками и груздями. Израстали, гнили в конце концов. Мне они очень нравились, иногда просто удовольствия ради, не для хозяйства, я срезала несколько по дороге из леса. Плотные, как репа, с чистейшим срезом, без единой червоточины. Никому не нужные - или самодостаточные? То же и с сыроежками. В березняке они росли, но никто ими не интересовался по причине желтого, не ценимого для этих грибов, цвета. Настоящей сыроежке положено быть голубовато-серой либо бордовой. Желтые, пусть и чистенькие, и красивые, никто не собирал.

Туда, на угоры, минуя поскотину, и отправлялись мы чаще всего в течение целого лета, бабушка в некоторые дни, независимо от погоды, умудрялась делать это дважды, утром, пока я спала, она набирала маленькую полуторалитровую корзинку земляники, которую я с молоком и сахарком съедала на завтрак, а днем мы шли снова - за грибами или ягодами. Я в детстве была слабенькой, часто простывала, а может, от недосмотра и образа жизни это шло, но за два лета подобной ягодной диеты бабушка полностью излечила меня, исцелила, в школе я про простуду не вспоминала. Угоры же были исхожены вдоль и поперек, знакомы наизусть, иногда я предугадывала после нескольких походов, в каком именно месте я найду сегодня гриб, - и редко ошибалась при этом.

Если лето оказывалось урожайным и грибов было вдоволь, то можно было, заметив маленькие грибочки, оставить их на следующий сбор, вернуться завтра. Если надоедало собирать ягоды наравне со взрослыми, мы нанизывали их на стебли травы, собирали цветы и катались по склону вниз по густой ароматной многоцветной траве. Можно было лежать, глядя на облака, и слушать тишину. (Бабушка говорит: «Когда была молодая, ложилась в траву и смотрела в небо целыми часами, смотрела на облака, смотрела». Мне знакомо это неясное томление, почти без мыслей сейчас, но позже приводящее к быстрым, отчетливым и выглядящим со стороны скоропалительным действиям).

Поехав через несколько лет в мертвую деревню, мы обнаружили, что чудесный баланс, в котором жили здесь прежде люди и природа, нарушен. Конечно, специальных усилий к его созданию никто не принимал, все происходило как бы само собой, но люди и коровы вытаптывали траву, и ее не становилось слишком много, а было как раз в меру для того чтобы росли грибы и поспевали на солнце ягоды, и тропинки мешали подлеску разрастись, и грибам, собирая постоянно, не давали гнить в лесу, но и грибницу не уничтожали при этом, и дрова вывозили в полезных для леса количествах. Мы нашли тропинки заросшими в одночасье, трава была в тот год высоты и густоты невиданной, но ягод не прибавилось даже на самых прежде ягодных местах, где всегда казалось, что набрал бы еще больше, но кто-то опередил тебя (ах, как упоительно наткнуться внезапно после долгих часов хождения по лесу и сбора, и поисков на полянку, в сравнении с которой все предыдущие покажутся убогими и жалкими, там приходилось нагибаться к каждой ягодке - здесь разогнуться некогда и глаза разбегаются, там одна ягодка на стебле, здесь и две, и три, и пять, одинаково крупных, светящихся на солнце, сочных, вот-вот упадут, слава Богу, что успели, что застали). Когда не стало людей, и некому стало восхищаться и собирать, то и ягод стало меньше. Все задыхалось. Человека, не варвара и разбойника, каким он обычно бывает, но просто человека, его присутствия и интереса, его дел и забот не хватало при этом. Все складывалось десятки лет - о долгой истории этих краев мне ничего не известно, поэтому не решаюсь произнести «сотнями», - а разрушено и утрачено оказалось моментально. И уже не восстановить, не исправить. Потому что было свое, близкое, известное, родное. А стало - ничьим. Все к тому шло.

Предыдущая ...Следующая

12.07.1993