Книга детства. 1993 (2)

Т. Быстрова

В девятнадцать лет бабушка приехала в город, зная только деревенские нравы, не имея профессии, образования, денег, одежды и поддержки. Поиски работы, длительные скитания по родственникам, у которых приходилось заниматься самыми разнообразными делами, потому что - кормили, завершились тем, что она поступила на подготовительные курсы в институт. Было тяжело, она оказалась совсем одна, стыдилась своей бедности, а главное, деревенского вида и манер. Она рассказывала, как стеснялась своего платья, красных щек и крепких рук. Говорила, что, встречая на улице знакомых молодых людей, делала вид, что не узнала их или забыла, потому что не знала, как себя вести и потому что не хотела быть им неприятной. Брат, когда звал гостей, запрещал ей выходить - тоже деревня, не меньше... На подготовительные курсы пришлось пойти, не потому что решила учиться дальше, но для получения места в общежитии и минимальной независимости. Ей нужно было сделать операцию для устранения косоглазия, оставшегося со времен детского падения, но брат не соглашался взять на себя ответственность в случае неудачного исхода. Она поехала в другой город, чтобы прооперировали. Все происходило без наркоза, потом несколько дней она провела в полной темноте. Упала в обморок, снова увидев себя в зеркало, - от непривычности света и зрения. Потом устроилась на почту, тяжелая физическая работа была противопоказана, а только ее и можно было найти в строящемся индустриальном гиганте.

Бабушка, Екатерина Андреевна Халявина 

Очень долго скиталась по общежитиям, рассказывала, как их было семь человек в комнате и семь платьев, менялись, на свидания ходили по очереди. Конечно, тяжело было, но в деревню не вернулась, бывала только наездами, но - всегда, каждый год, даже в войну, когда отпуск был двенадцать дней и плохо ходили поезда и приходилось добираться чуть ли не в тамбуре, стоя.Даже без знания предыстории, в детстве, «лето» для меня и всей семьи означало еще и «деревня», без дополнительных пояснений, все подразумевалось само собой, а рассказывать что-то из предыдущей жизни в нашей семье не было принято. Мне было года два или три, наверное, я еще не слишком хорошо ориентировалась в окружающей действительности, но даже тогда знала, что летом бабушка уезжает куда-то, надолго, с приготовлениями, предварительной высылкой самых необходимых продуктов и ношеной одежды - для сестер и их соседей, и для освобождения от ненужных вещей нашей маленькой квартиры, с покупкой огромного количества пачек нюхательного табака в розовой плотной обертке, резиновых безразмерных галошек, глянцевито-черных, с малиновым ярким нутром, их можно было к тому же одевать на любую ногу, левую или правую. Бабушка уезжала в необычный мир и, как только я подросла до удобных к долгой транспортировке размеров, как только была готова к тяготам и наградам этого путешествия, она стала брать меня с собой.

Наверное, что-то было и до меня, повторялось из года в год, но фотографий не сохранилось и каких-либо свидетельств тоже, разве что отрывочные краткие воспоминания старших - о том, как купались на наволочке, надутой воздухом, в эпоху до резиновых надувных кругов, или что-нибудь подобное, сравнивающее прежде и теперь, но и таких воспоминаний мало, вернее сказать, совсем нет, поэтому я буду писать главным образом о себе и своих дорогах, о детстве и детстве моего брата, бессвязно, вразбивку, прыгая из одного года в другой и обратно, стараясь упомянуть всех и вся из нашей деревни, пусть коротко, перечислить все, что запомнилось и стоит вживе перед глазами по сей день, хотя деревни нет, уже восьмой год как нет, а в ностальгический и оттого неудачный последний приезд мы застали там два обитаемых дома - среди ряда растерянных покинутых полуразрушенных изб. Все умирало постепенно, почти незаметно, жители, дома, лошади, клуб, скотный двор, новый магазин и библиотека, исчезало за годом год, это было неотвратимо, а началось тогда, давно, в начале тридцатых, с тех пор молодежь уезжала беспрерывно, а старики уходили. Но во времена моего розового детства это было не столь ощутимо, строили и ремонтировали, иногда по разнарядке появлялись молодые специалисты, и некоторые из них оставались на несколько лет, привозили фильмы и работал медпункт, и была длинная улица и еще заулок, наверное, всего домов около сорока. В бабушкином детстве их было больше пятидесяти, две полных улицы, но одна сгорела почти вся однажды во время грозы, большинство обитателей остались в деревне, но переселились ближе к реке, пониже, от улицы остался заулок. Было большое колхозное стадо, телятник, свинарник, лошадиный табун. Рождались дети. Кудахтали куры. Работала начальная школа. Контора по управлению хозяйством четырех находящихся в стороне от всех путей-дорог деревень тоже находилась здесь, обозначенная лозунгами пятилеток и от руки написанными на оборотах старых плакатов сводками уборки урожая.

В мире много деревень, у каждого своя. Наша кажется нам и по сей день совершенно особенной. Дело не только в удачном расположении и этом чувстве бесконечного простора, и красоте, о которой мы стали задумываться гораздо позже, вспоминая щемление в груди и частые вздохи всякий раз при подходе к родному дому после отсутствия, как будто захватило дух. Она не отличалась от соседок, которые, при всей их красе, этого томления и боли в сердце не вызывали.

Предыдущая страница ... Следующая страница

02.09.1993