Книга детства. 1993 (10)

Т. Быстрова

Кухня находилась сразу за входной дверью, ведущей из сеней, и отгораживалась от комнаты тонкой, не достигающей пола и потолка деревянной перегородкой и занавесками вместо дверей. В кухне стоял буфет, другой, обеденный стол под старой пятнистой и изрезанной клеенкой, пара лавок. За печкой находился лаз в подполье, с круглым железным кольцом в досках, его закрывавших, и выпиленной дыркой для кошки. Кочерги и ухваты у печи, иссиня-черное петушиное крыло для смазки противней, пучки сухой травы, чугунные и глиняные горшки, эмалированные миски, алюминиевые кастрюли, ведра - для чистой воды, для отбросов, для корма скоту, все металлические, пластмасса тогда только входила в обиход.

В сенях стояли ведра с водой, всякие повседневные обиходные вещи, косы, серпы, топоры, пилы, старинные железные весы с противовесом и выдавленными точками на нем, отмеряющие вес в фунтах, прялки, тазы, большие стеклянные банки с квасом, чугуны с прошлогодней вареной картошкой для поросят, луковичные плети, удочки и сетчатые бредни, ковши и сита, коромысла и старые чугунные утюги, которые нагревались угольями, их хранили на случай отключения электроэнергии или просто по привычке, березовые веники, валенки, которые не снимали в холодную погоду даже летом, несколько телогреек или меховых безрукавок, мехом внутрь, с брезентовым верхом или без него, пара коричневых или грязно-синих плащей болонья, впрочем, уже потерявших цвет, всегда весьма почитаемых в народе, с разнокалиберными пуговицами и пестрыми заплатами, словом, все, что может понадобиться в любую минуту. Когда было холодно, в том числе и летом, там же в сенях устраивали загородку для цыплят, "силек" (их звали "силь-силь-силь", подзывая к корму), пока они не подросли и не окрепли. Вырастая, они теряли имя... Клетку ставили под скамейку или накрывали тяжелой доской, чтобы не добрались кошки, иногда выпускали под присмотром погулять там же, под крышей.

Порой встречались совершенно необычные, непонятные для меня предметы. Например, изогнутая бугристая с одной стороны деревяшка с круглой ручкой длиной с полметра, - валек для стирки белья. Или огромные черные металлические ножницы, с очень широкими лезвиями, скрепленными между собой не крест-накрест, как обычно, а почти параллельно, к тому же без традиционных колец на концах, - для стрижки овец. Или длинный очищенный от коры шест с тремя кривыми загогулинами на верху - самодельные вилы для уборки сена. Стояла на лавке у мутного блекловатого оконца прялка с серой овечьей куделей, которая под огрубелыми руками бабушки Мани превращалась в нить. (Они все время что-то делали, и ни разу в жизни я не слышала про «не хочется»... Это было естественное состояние - работать). Я прясть не научилась, хотя несколько раз пыталась. Движение тонкого веретена, вращающегося на своем остром носике то в руке, то на полу, танцующего вслед за нитью, непонятным образом вновь оказывающегося в руках, завораживало, можно было смотреть долго-долго, пока пряжа не кончится.

Синячиха, Свердловская область. "Белая горница", 2005. Если убрать весь декор, получится похоже на область Кировскую. Больше всего близки к искомым половики и зеркало, непременно свисающее несколько вниз. 

Все самое интересное находилось в клети - неотапливаемой части дома, выходящей на огород. Там не делали больших окон, лишь маленькие в ширину одного бревна окошечки, прикрытые осколками стекла. Туда не проводили освещение: к электроэнергии и ее расходам вообще относились чрезвычайно серьезно, экономили, не варили на плитке, когда топилась печь, хотя стоило-то - копейки. Так называемых «летников» у нас не делали, поэтому в клети многие жили  летом, вернее сказать, спали, на чем попало, делать нормальную постель, с подушкой и бельем, когда ее все равно никто не видит, почему-то считалось необязательным. На доски, лежащие на толстых  чурбаках, клали соломенные «перины», скидывали старые одеяла, покрывала, под голову клали телогрейку или жесткую маленькую подушечку, вот и готово. В клети всегда царили полумрак и прохлада, сквозь щели в потолке иногда бесшумно падали клочки сена с чердака, и слышно было, как близко, совсем по соседству, кудахчут куры и возятся свиньи.

Там хранили все запасы, все добро. В большом деревянном ларе лежала мука. Она всегда была необходима, стряпали много и, разбавляя муку водой, ей кормили скот. «Постряпаться» или «устряпаться» - значило «все сделать по дому», то есть, без муки и дом не дом. В печи пекли пироги, чаще из бездрожжевого теста, удивительно вкусные, хотя - или потому, - что мука была ржаная. Начинку делали из яиц с луком. На шаньги клали толченую картошку и смазывали яйцом, отчего их аккуратно загнутые пропеченные краешки немного царапали губы. Никогда больше я не ела такую вкусную выпечку. Из муки делали кисель, подобие жидкой каши. Его полагалось разбавлять квасом и заправлять сметаной, снятой с молока в крынке. Взрослые хлебали такой кисель большими ложками и похваливали, меня слегка отталкивал внешний вид. Пекли блины на электроплитке, ели тоже чаще всего со сметаной. Все это могло выручить, когда опаздывал хлебовоз.

Сундуки в музее в Коптелово, Свердловская область, 2005. Тоже похожие на наши деревенские. Только слишком много для одной избы. 

В сундуках, обитых крест-накрест тонкими жестяными полосками, хранились выходные наряды, а также все «на черный день», чтобы потом не доставлять беспокойства родственникам и соседям. К смерти готовились без боязни, но даже с каким-то предвкушением, злившим меня в детстве, говорили довольно часто о том, что зажились и помирать пора, навещали родственников на кладбище в родительский день, ходили за десять километров чуть не всей деревнею в село, своего кладбища не было, церковь не посещали, но в Бога верили, крестили рот, зевая, а потому готовились предстать перед ним в достойном виде, подбирали соответствующее платье, белье, платок, обувь, копили деньги, перебирали, доставали, показывали. Наверное, в чистом и новом, не разу не надеванном, трудно было потом узнать бабок, к которым их повседневная поношенная грязноватая одежда казалась приросшей навеки. Про деда Митьку, пугавшего маленького брата Лешу, рассказывали, будто он в клети хранит гроб, уже готовый, обитый материей, рассказывали много лет подряд, хотя, наверное, никто этого не видел. Так сказать, колорит. Там же, в сундуках, лежали отрезы ткани, недорогой и неброской, иногда долго, годами. Родственники присылали из города, это считалось хорошим подарком. Предпочитали штапель, пестренький ситец. Предмет особой гордости составлял запас платков, «полушалков». Яркие, пестрые, в цветах, чем зажигательнее, тем лучше - бабушка моя очень любила до самой старости платок с оранжевыми и розовыми цветами. И ей шло! Белья, столового либо постельного, я не помню. А вот простые чулки, носки, шерстяные, очень толстые, связанные из овечьей пряжи, пользовались популярностью. На ноги полагалось запасать тапочки, которые в городе носят дома. Здесь в сухую погоду в них ходили все - на улице. В избе ходили босиком. Помимо таких долгосрочных припасов были и повседневные. В деревянных  ящиках из-под посылок лежали яйца, прямо из-под курицы, теплые, их собирали и несли сюда. В стеклянной большой бутыли стояла (бродила?) брага.

Бражка была непременным компонентом любого праздничного стола, средством платы за работу - накормив работника обедом и напоив как следует, можно быть уверенной, что в следующий раз он не откажется прийти. Хотя чаще расплачивались чекушкой водки. У нас в клети стоял еще, например, старый ткацкий станок, которым в мое время уже не пользовались, хотя, думаю, работать он еще мог. Лежали старые, невесть как забредшие сюда журналы с картинками - «Крестьянка», «Агитатор», «Техника молодежи». В общем, было на что посмотреть.

Предыдущая ... Следующая

Презентация "Самовар" в проекте "Русская вещь"

13.07.1993