Т. Быстрова Чарующая медлительность Петера Цумтора (3)

За несколько лет деятельности по охране памятников в Швейцарии Петер Цумтор разработал учебный курс и стал фигурой настолько заметной, что в восьмидесятых его неоднократно приглашают к руководству мастерскими в другие учебные заведения Европы. Проект часовни Св. Бенедикта - Kapelle Sogn Benedetg in Sumvitg (1985-1988), построенной в Зумвитге вместо средневековой церкви, разрушенной оползнем, журналисты называют «взлетом» архитектора, «прорывом» на международном уровне, сделавшим его известным широкой общественности.

Как и прежняя, часовня находится на окраине деревни, отличаясь от нее тем, что выполнена из нетрадиционного для ритуальных зданий дерева, а в плане имеет каплевидную форму (капля повторится и в плане часовни брата Клауса, более поздней и, кажется, еще более знаменитой постройки Цумтора). Снизу это лаконичное и гордое сооружение напоминает невысокую башню. Оно гармонирует с ландшафтом, суровыми елями вокруг и даже предметами повседневного деревенского обихода. Соединяя землю и небо, оно не принижает первую и не возвеличивает второе, делая их необходимыми друг другу. Возможно, здесь есть переклички с капеллой в Роншане, выполненной Ле Корбюзье и тоже напоминающей лодку, однако это слишком известный символ христианства для того, чтобы настаивать на заимствовании.



Фото с сайта: http://www.time.com/time/photogallery/0,29307,1890768_1867631,00.html

Насколько основательно и крепко здание снаружи, настолько текучи ощущения человека, попадающего в его внутреннее пространство. Верхняя часть часовни представляет собой окно, разбитое деревянными планками на множество частей. Этот простой прием, названный критиками «говорящей пустотой», превращает интерьер в место для созерцания потоков света, меняющихся теней, блеска стекла или воды. Материалы архетипичны, средства элементарны - результат непредсказуем и многообразен, а значит, соответствует многообразным религиозным, эстетическим, художественным переживаниям отдельных людей.

На первый взгляд, мы имеем дело с объектом, нарушающим все требования канонической архитектуры, от планировки до используемых материалов. Дерево - не декорированное, не имитирующее камень, - «вырастает» из горы на окраине деревни. Колокольня, расположенная рядом с часовней, непропорционально хрупка и тонка, чем-то напоминая колодезного журавля российских деревень. Но в рамках духовного пространства протестантизма, ставящего во главу угла человека перед Богом (без священника как посредника), все это вполне допустимо: храм как место общения с Богом возможен везде. Там, где это необходимо. Там, где это поймет в какой-то момент человек.

Что может делать современный автор в отношении подобной храмовой архитектуры? Казалось бы, ответов только два: либо тщательно воссоздавать канон, либо передавать дух. Петеру Цумтору удается найти третий вариант. Часовня на окраине швейцарской горной деревушки становится средоточием жизненных проблем человека в современном мире, не теряя при этом традиционных религиозных значений. Точнее говоря, они пересекаются, накладываются друг на друга[1]. Это становится возможным благодаря емкости архитектурного языка: одно и то же по-разному переживается представителями разных возрастов, убеждений, аудиторий. Однако именно профессионализм и выверенность архитектурного решения обеспечивают целостность этого переживания. Внезапно оказывается, что традиционно сложившийся храм рассказывает именно о том, что составляет нашу теперешнюю действительность. Для того чтобы этого достичь, мало быть архитектором, умеющим делать чертежи. Необходимо чувствовать историю. И современность. 

При обозначении важнейших смысловых точек часовни Св. Бенедикта обратимся к авторитетному источнику - исследованию протестантизма, выполненного немецким социологом Максом Вебером. Швейцарская, более жесткая ветвь протестантизма составляет часть национальной ментальности и, думаю, транслируется даже теми, кто считает себя светскими людьми.

- Ценность повседневного и простого, составляющая основу эстетического решения часовни, напрямую связана с традицией, характерной для этого региона со времен позднего Возрождения.
Так, анализируя протестантизм, известный немецкий социолог Макс Вебер показывает, что идея божественного предопределения, очень значимая, особенно в раннем протестантизме, как бы обесценивает земной мир, точнее, развоплощает его. Что бы ни происходило в этом мире, все самое главное решается и совершается Богом, на небесах. Мир лишается тайны, зато его можно принять как данность. Ему не надо чему-то следовать или на что-то походить, он есть сам по себе.

Далее поясняя протестантскую этику и, в частности, понятие Beruf (призвание-профессия), Вебер показывает, что «в этом понятии заклю­чена оценка, согласно которой выполнение долга в рам­ках мирской профессии рассматривается как наивысшая задача нравственной жизни человека. Неизбежным след­ствием этого были представление о религиозном значении мирского будничного труда (...) В понятии «Beruf» находит свое выражение тот центральный догмат всех протестантских исповеданий (...) - догмат, который единственным средством стать угодным Богу считает не пренебрежение мирской нравственностью с высот мона­шеской аскезы, а исключительно выполнение мирских обязанностей так, как они определяются для каждого человека его местом в жизни; тем самым эти обязанности становятся для человека его "призванием"»[2]. Естественно, отправные тезисы протестантизма известны в Швейцарии каждому человеку. Но сегодня они парадоксальным (или неслучайным) образом совпадают с устремленностью представителей гуманитарного знания в сторону повседневности. Внимание к быту, образу жизни, простым человеческим действиям, вещам - не просто модная тенденция. Оно знаменует преодоление классической историко-культурной парадигмы, согласно которой предметом изучения могут быть только высшие точки культуры - политические события, шедевры и т.п., а субъектом истории - выдающиеся личности либо массы-классы. За последние полвека концепт повседневности всесторонне исследован историками культуры, антропологами, социологами и не является «общим местом» для большинства образованных людей. Кто бы ни был посетителем часовни, от «обычного крестьянина» до «обычного горожанина», найдет в решении часовни Св. Бенедикта отголоски своего ощущения жизни[3]. (К этому может прибавиться и знание того, что живший в VI в. Бенедикт Нурсийский был основателем одного из христианских монашеских орденов Западной Европы. В отличие от жестко аскетичных монастырей Египта, Сирии и Месопотамии, уже существовавших в то время, этот орден ограничивал крайности аскезы, хотя монахи давали обет послушания, бедности и целомудрия (смирение важнее аскезы), а также делал упор на повседневные обязанности, выполняемые верующим в общине. Последним прибежищем Св. Бенедикта был созданный им на склоне горы Кассино монастырь, чей устав позже стал основой всего западного монашества).

Можно ли называть такое решение минималистским или «умышленно скромным», как это делают некоторые комментаторы? Вряд ли, ведь сходство форм еще не означает тождества импульсов, порождающих эти формы.

- Непознаваемость трансцендентного - при ясности и рациональности тварного в протестантизме делить мир человека на две части, но не в бытийном, а именно в познавательно и переживательном планах. Мир устроен разумно, но за пределами земного бытия человек вряд ли что-то поймет, тем более сосчитает или вычислит. Провиденциализм, т.е. учение о божественном предопределении, очерчивает круг возможностей человека. Зато в рамках этого круга ему надлежит быть активным и реализовать свое предназначение.

Современная картина и похожа, и не похожа на провиденциальную. Архитектура, дизайн, мода, даже тот же процесс потребления создают порядки разного масштаба, за пределами которых маячат иррациональные стихии, от погодных до экономических. Современный человек, погруженный в хаос форм и фактов, часто испытывает психологическую потребность в гармоничном собственном мире-капсуле. Тема кокона, оболочки, возврата в материнское лоно заполняет культуру, в особенности в кризисные периоды.

- Десимволизация мира в протестантизме и ее определенная необходимость в современной культурной ситуации. В то время как французские философы, от М. Фуко до Ж. Бодрийяра, прорабатывают идею мира как текста и говорят о его превращении в набор симулякров - знаков, лишенных какой-либо ценностной и онтологической связи с означаемым, Петер Цумтор предлагает в часовне Св. Бенедикта решение, лишенное всякой образности и метафоричности, кроме каплевидного очертания плана. Как ни странно, это довольно сложно, ведь глаз современного человека наметан на работе по распознаванию и расшифровке многочисленных символических значений, от логотипов до выражений лица собеседника. Тем не менее, часовня - это не дерево, не гора, не дом, она вообще не читается как образ или символ, но она бесспорна в своем наличии. Она есть, и она представляет собой бесспорный продукт архитектурного творчества. Тем самым архитектура и - шире - продукты культуры восстанавливаются в правах предметов, вещей, необходимых миру для его полноты.

Нечто подобное происходило и в протестантской картине мира, разрабатываемой после и параллельно средневековой, с ее гипертрофированным символизмом, когда любая деталь, любой предмет или растение отсылают к Творцу и непременно что-то значат[4]. В «Осени средневековья» голландский исследователь Й. Хейзинга прослеживает девальвацию значения символа в случае чрезмерно частого его употребления: когда Бога слишком много, его переживание профанируется, омирщвляется, что в конце концов и приводит к формированию нового, светского типа мышления, и далее к Ренессансу. Без значений, без отсылок предмета как бы вовсе нет.

Если спроецировать это на культуру последних десятилетий, но сходство процессов налицо. Идеология гламура убивает переживание реального тела, чувств или любви. Симулятивность рекламы, воспринимаемой большинством людей как продолжение реальности либо даже лучшая, более совершенная реальность, обесценивают и обессмысливают действительное окружение человека. Блокбастеры убивают настоящее кино и т.п. (пишу без кавычек, вполне сознательно). По сравнению с временами становления лютеранства ситуация выглядит куда критичней для человеческой души, поскольку разворачивается в контексте культа потребления. Глобальная проблема архитектуры, прежде всего, светской состоит в выборе сущностных характеристик: быть продуктом и предметом потребления (позволяющим иметь приписанные символические значения, в основном измышляемые) - либо быть изоморфной космосу и человеку, как это происходило изначально.

- Аскеза, самоограничение. Разрабатываемая сегодня концепция устойчивого развития в ряде случае ставит вопрос о добровольном ограничении потребления. Некоторые приходят к этой мысли сами, отсюда, к примеру, распространение консьюмеристского маркетинга, идей отказа от ношения модных вещей, вегетарианства и т.п. Понятно, что, начиная со времен Ж. Ж. Руссо, в любой модели будущего есть место для отрицательного ответа на вопрос о прогрессе, особенно техническом. Если не сам человек, то природа подталкивает его в этом направлении.
Эта тема созвучна религиозной идее аскезы, присутствующей в любой конфессии. Только в очень редкие времена или в специфических ментальных условиях (православие в России) храму было позволено становиться алтарем, быть роскошным и богатым. Привязка часовни Св. Бенедикта к конкретной местности этой возможности не предполагает. Строгий отбор формальных средств, производимый П. Цумтором, оправдан как историческим, так и климато-географическим контекстом. Его мировоззренческий эквивалент можно найти в уже упомянутом эссе Мартина Хайдеггера «Проселок», где, в частности, говорится: «Вероятно, быстро уменьшается число тех, кому еще доступна простота - благоприобретенное достояние. Однако те немногие они останутся; и так везде. Питаясь кроткой мощью проселочной дороги, они будут долговечнее, чем гигантские силы атомной энергии, искусно рассчитанные человеком и обратившиеся в узы, что сковали его же собственную деятельность»[5].  Можно сказать, что часовня Св. Бенедикта служит иллюстрацией этого тезиса или, по крайней мере, перекликается с ним. При этом архитектура сохраняет полную автономию от философского текста, не превращаясь в его дубликат, ведь Цумтору чрезвычайно важно сохранение «авторства», авторского начала, что, кстати, тоже не противоречит системе ценностей западноевропейской цивилизации.

- Одиночество как константа бытия. Согласно Кальвину (это именно швейцарская версия протестантизма), человек создан для Бога, наделяющего его существование смыслом. Вебер комментирует: «Это учение в своей патетической бесчеловечности должно было иметь для поколений, покорившихся его грандиозной последовательности, прежде всего один ре­зультат: ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида»[6]. Нет ни друзей, ни связей, ни путей к изменению этой ситуации. Но это же условие подготавливает внутреннее освобождение человека от «тенет мира», - говорит М. Вебер.
Сегодня ситуация выглядит несколько иначе. Мир, особенно современный город, как бы изымает отдельного человека, обесценивает его, на каждом шагу доказывая заменяемость и массовидность. Однако внутреннее состояние такого человека можно характеризовать именно как одиночество, в том числе и с учетом его вписанности в многочисленные сообщества и структуры.

- Социальность. При фактическом одиночестве человек сохраняет высокий уровень социального самосознания: «"Любовь к ближ­нему", мыслимая только как служение Богу, а не твари, находит свое выражение в первую очередь в выполнении профессионального долга данного lex naturae (естественного порядка - прим. перев.); при этом «любовь к ближнему» обретает своеобразный объектив­но безличный характер, характер деятельности, направ­ленной на рациональное преобразование окружающего нас социального космоса. Ибо поразительно целесообраз­ное устройство этого космоса, который и по библейскому откровению, и по самой природе вещей, очевидно, пред­назначен для того, чтобы идти на «пользу» роду чело­веческому, позволяет расценивать эту безличную дея­тельность на пользу общества как угодную Богу...».
Отсюда и в прошлом, и в настоящем усиливается роль нравственности, сегодня все чаще окрашивающейся в экологические тона. У Цумтора есть рассуждение об этичности построек из дерева, правда, в этом случае он имеет в виду другой свой проект - дом, построенный для жены.

- Визуальные эффекты, эмоция места. Лютеранство говорило о детской непосредствен­ности религиозного чувства, которое является залогом его истин­ности. Согласно М. Веберу, оно призывало помочь людям ощутить блаженство («Gluckseligkeit», по его определению) уже в настоящем, вместо того чтобы подготавливать его, стремиться посредством рационального самоконтроля к уверенности в том, что оно будет даровано в мире ином.
Сегодня глобальные проблемы потрясают нас своим масштабом, зачастую не давая возможности их осмысления. Одновременно визуализация культуры достигает невиданных ранее размеров: чтобы что-либо донести, нужно показать.
Цумтор стремится создать атмосферу переживания возвышенного, поэтому изображения не нужны. Даже живопись XX века отказалась от фигуративности. Создавая в верхней части часовни композицию из дерева, стекла и света, архитектор использует язык contemporary art, но делает это тактично, следуя логике общего замысла. Теургия религиозного действия и медитативная полнота переживания инсталляции совпадают по направленности и средствам. Они, в свою очередь, настолько очевидны, что можно не обращать на них внимания, сосредотачиваясь исключительно на переживании текущего мгновения, а можно включиться в некую интеллектуальную игру, без которой многие люди не мыслят сегодня эстетико-художественное восприятие мира. В том и другом случае важна самоценность эмоций, не предполагающих какого-либо внешнего стимула или цели (ср. в рекламе: «переживаю, чтобы купить»).

Таким образом, часовня Св. Бенедикта становится квинтэссенцией религиозного духа и духовных поисков двух совершенно разных эпох, что ставит ее в один ряд с каноническими и классическими произведениями культовой архитектуры, но не снижает острой современности звучания.

Итогову. таблицу см. в журнале "Академический вестник УралНИИпроект РААСН". 2009. № 3.

[1] Можно вспомнить и небольшое эссе М. Хайдеггера «О тайне башни со звоном» (1956), где, в частности, говорится: «Таинственный лад, соединявший и сопрягавший в целое последовательность церковных праздников, вигилий, времен года, утренних, дневных и вечерних часов каждого дня, так что единый звон проникал и пронизывал юные сердца, сны и мечты, молитвы и игры - он, этот лад, видимо, и скрывает в  себе одну из самых чарующих, самых целительных и неисповедимых тайн башни со звоном, он скрывает в себе тайну затем, чтобы в непрестанной  смене и с извечной неповторимостью раздаривать ее  вплоть до  самого последнего погребального звона, призывающего в укромные недра Бытия». Пер. А. В. Михайлова. Режим доступа: http://lib.ru/HEIDEGGER/mystery.txt[2] Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. Режим доступа: http://www.kara-murza.ru/books/Veber/Protestant004.html[3] «Христиан­ская аскеза уже в уставе св. Бенедикта была в принципе свободна от безотчетного неприятия мирской жизни и изощренного самоистязания», - подчеркивает Вебер.[4] См. об этом работы французских мидиевистов и Й. Хейзинги.[5] Хайдеггер М. Проселок. Режим доступа: http://lib.rus.ec/b/22011/read [6] Вебер М. Протестантская этика... Режим доступа: http://www.kara-murza.ru/books/Veber/Protestant005.html. 

... Предыдущая

21.11.2009